Крестьянские восстания в Советской России (1918—1922 гг.) в 2 томах. Том второй - Пётр Фёдорович Алёшкин

конспекты показаний группы мятежников. Роли были расписаны заранее: бывший генерал Козловский должен был свидетельствовать о связях с зарубежными центрами и белогвардецами; Петриченко отводилась роль анархиста, организатора связей с махновским движением; некий матрос Киреев выступал в качестве закоренелого бандита, недовольного конфискациями продуктов заградотрядами; Путилин, «отец Сергий», бывший священник, после революции отказавшийся от сана, подходил на роль эсера и священника (до начала восстания он работал руководителем литературного кружка в Кронштадтском гарнизонном клубе – он писал основные публицистические сочинения Известий ревкома), анонимный шпион Антанты (по легенде – фамилию скрывал) удостоверил бы империалистические нити заговора[385]. Все это свидетельствует о том, что отрабатывалась подготовка публичного судебного процесса над мятежным Кронштадтом, однако данная идея провалилась.

ВЧК каких—либо достоверных данных не обнаружила. Руководитель следственной бригады ВЧК Я. Агранов в своем докладе президиуму ВЧК писал: «Задачей моего расследования было выяснение роли отдельных партий и групп в возникновении и развитии восстания и связи организаторов и вдохновителей этого восстания контрреволюционными партиями и организациями, действующими на территории Советской России и за рубежом. Но установить подобные связи не удалось». Агранов оправдывал невозможность выяснения чекистами партийной принадлежности членов ревкома тем, что «члены ревкома, как и все участники мятежа, тщательно скрывали свою партийную физиономию под флагом беспартийности». Аналогичное заключение Агранова касалось политической позиции штаба крепости: установить ее не удалось, так как штаб также «тщательно ее скрывал»[386]. Выводы следственной комиссии ВЧК основывались на показаниях небольшой группы захваченных: трех членов ревкома – С. Вершинина (заведовал агитпунктом в ревкоме), В. Валька (ведал гражданским отделом), П. Перепелкина (руководил агитационным отделом), сотрудников редакции Известий ревкома Е. Владимирова и А. Ламанова, а также нескольких военспецов (С. Дмитриев, П. Зеленой, Б. Карпинский) – большинство руководителей восстания вместе с 8 тыс. мятежников ушли по льду в Финляндию.

Среди членов ревкома лишь Вальк, выходец из крестьян Витебской губернии, мастер Кронштадтского лесопильного завода, являлся, по его признанию на допросе, членом меньшевистской партии с 1907 г. Однако данная кандидатура представлялась сомнительной для раздувания версии организации заговора небольшевистскими партиями. На заседании ревкома 13 марта Валька чуть было не выгнали из его состава за пьянство «при исполнении служебных обязанностей», но ограничились выговором и сохранением данного факта в тайне. Путаные показания Валька не могли продемонстрировать яркую иллюстрацию антибольшевистского заговора: с 1902 г. он никуда не выезжал из Кронштадта, кроме Петрограда и родной деревни. По его признанию, примыкая к меньшевикам—интернационалистам, «с фракцией не выступал». При этом Вальк особо подчеркивал, что в ревком избран от рабочих своего завода, а не от партии меньшевиков, которой в Кронштадте не существовало с 1919 г. Вальк показал: восстание проходило под флагом беспартийности, все активные его деятели «не открывали своих партийных симпатий». Допрашиваемый следователями из бригады Агранова, Вальк предположил, что Петриченко мог быть эсером, член ревкома Тукин – социал—демократом, комендант тюрьмы Шустов – анархистом (со слов последнего), заведующий Кронштадтским совнархозом Захаров – меньшевик. Вальк сделал заявление, что именно беспартийность ревкома являлась следствием неорганизованности при решении вопросов социального устройства и экономической жизни, неопределенность программы и тактики восставшего Кронштадта[387]. Один из фактических руководителей Известий ревкома, бывший в 1917 г. председатель Кронштадтского Совета А. Ламанов (в 1919 г. вступил в партию эсеров—максималистов, затем в течение года числился в РКП, в начале восстания в числе первых подал заявление о выходе из партии) высказал на допросе предположение, что Петриченко – левый эсер, член ревкома Романенко – меньшевик. Подобный метод построения доказательств на основе показаний арестованных (можно предположить, с использованием приемов выбивания нужных свидетельств)[388] позволил доложить президиуму ВЧК также информацию о причастности члена ревкома Орешина и сотрудника редакции Известий ревкома Путилина к партии народных социалистов, сотрудника редакции Известий Ламанова – к эсерам—максималистам[389].

Подавление восстания в Кронштадте явилось своеобразным учебным полигоном для подавления вооруженных выступлений против Советской власти. Из различных регионов страны в Петроград стягивались боеспособные войска, заградительные отряды, бронепоезда, авиасредства, тяжелая артиллерия. 11 марта группировка войск состояла из 15.998 штыков, 354 сабли, не считая прибывших в Петергоф 80—й бригады 27—й дивизии, 499—го и 501—го полков 167—й бригады[390]. В подготовке и организации штурма кронштадтской крепости наращивали практический военный опыт гражданской войны советские военачальники М. Тухачевский, Я. Фабрициус, И. Федько, П. Дыбенко, В. Путна. На Кронштадте отрабатывались тактические приемы использования против мятежников авиации (разведка, бомбежки, агитация). Аэропланы сбрасывали листовки, производили ежедневные бомбардировки кораблей и городских объектов: так, 8 марта было сброшено 5 бомб весом более 4—х пудов бомб на мятежные линкоры и 14 бомб на гавань и другие суда[391].

Для организации политической работы в войсках была объявлена мобилизация коммунистов из регионов. Не менее 279 делегатов Х съезда РКП (б) (почти треть) приняли личное участие в штурме крепости. Из состава делегатов партсъезда назначались особоуполномоченные в воинские части: А. Бубнов – в политотдел Южной группы, В. Затонский – в Сводную дивизию, Г. Пятаков – в 27—ю дивизию, С. Сырцов[392] – помощником начальника политотдела Южной группы. К. Ворошилов получил назначение военно—политическим комиссаром Южной группы, А. Седякин – командующим Южной группы. Особую активность проявила ВЧК. Органы ЧК внедряли своих агентов в воинские части. Отличившиеся награждались ценными подарками. В пропагандистской работе широко использовались методы провокаций: под видом перебежчиков из Кронштадта агенты ЧК дезинформировали и запугивали красноармейцев описаниями жестокостей и безобразий, творимых в крепости. Вслед за штурмующими советскими частями расставлялись цепи заградительных отрядов для сдерживания и отлова отступающих.

Чтобы исключить возможность поддержки мятежников со стороны моряков Балтийского флота, была проведена масштабная операция по «обезвреживанию»: отправка нескольких тысяч моряков (4 эшелона) 7 и 8 марта с Балтики на Азовское и Черное моря. Когда 4—й эшелон отказался выехать из Петрограда – матросов загоняли в вагоны при помощи войск[393]. Командарм Тухачевский прекрасно представлял себе сложность поставленной перед ним задачи как в военном отношении, так и социально—политическом. 10 марта в письме Ленину Тухачевский назвал выполнение возложенной на него функции в Петрограде «пренеприятной задачей»[394]. Выполнялась она с непоколебимой решимостью. В приказе Тухачевского о штурме Кронштадта требовалось «в городе широко применять артиллерию в уличном бою. Артиллерерийскому штабу атаковать «Петропавловск» и «Севастополь» удушливыми газами и ядовитыми снарядами»[395]. В специальной Инструкции по штурму устанавливалось: при взятии фортов «жестоко расправляться с мятежниками, расстреливая без всякого сожаления там находящихся бойцов… В бою на улицах Кронштадта …всех вооруженных стрелять, пленными не увлекаться,…ни в какие разговоры и переговоры с мятежниками не вступать[396]. Трибунал и Комдезертир получили приказ «не стесняться с расстрелами»[397].

Советское командование столкнулось с нежеланием красноармейцев ввязываться в братоубийственную бойню. В ходе первого штурма 7—8 марта, закончившегося провалом, в Южной группе войск 561—й стрелковый полк отказался подчиниться приказу о штурме крепости, один батальон перешел на сторону мятежных кронштадтцев. В Северной группе отказались наступать считавшиеся надежными 1—й и 2—й батальоны петроградских курсантов – слушателей курсов командного состава. Лишь после того, как две роты курсантов были отведены в тыл, с трудом удалось заставить молодых красных командиров идти на штурм крепости[398]. Протест крестьян, одетых в солдатские шинели, продемонстрировали бойцы боеспособной и дисциплинированной 27—й Омской стрелковой дивизии, успешно сражавшейся против колчаковцев и белополяков. Полки дивизии Тухачевский называл «Славными и Победоносными»: вместе с ними он участвовал во взятии Челябинска и Омска, наступлении на Варшаву. Но неожиданно по прибытии 235—го Невельского, 236—го Оршанского и 237—го Минского полков 79—й бригады, переброшенных с Западного фронта, в прославленных полках, получивших именные знамена и персональные наименования, начались массовые волнения и митинги протеста – солдаты отказывались наступать на Кронштадт. Командиры утверждали: они не узнавали своих частей и не знали, как это объяснить. За отказ штурмовать крепость полки разоружили, были произведены многочисленные аресты и суды. Только 14 марта постановлением чрезвычайной тройки был приговорен к расстрелу 41 красноармеец Минского полка. 15 марта та же участь постигла 33 красноармейцев Невельского полка. Приговоры зачитывались «всем